меня врасплох. И, возможно, я сумел бы сделать так, чтобы все сложилось иначе. Когда я его увидел, он, нагнувшись, что-то искал под столом.
– Что ты там ищешь? – спросил я.
– А, это ты, – отозвался он, выпрямившись. Вид у него был слегка одуревший. – Где тут крепкие напитки?
Я достал фляжку, которую держал во внутреннем кармане пиджака. А он сказал, что я сукин сын, но он знает, как вести себя со мной. Он произнес это почти нежно, потом одним духом выпил то, что оставалось во фляжке и рыгнул.
– Возьмите, официант, – сказал он, пристально глядя на меня. – Хотя нет. Благодарить официантов – это дурной тон, верно? Они просто выполняют свою работу.
Я уверен, что желание поиздеваться надо мной возникло у него внезапно. Он не планировал этого заранее. Но что-то во мне раздражало его. На столе между нами стояли две открытые бутылки вина. Он смерил их взглядом, затем опрокинул движением пальца, одну за другой, точно кегли. Вино залило стол, мои брюки и туфли.
– Упс! – произнес Никола.
– Ты болван, – сказал я.
– Ну ничего, теперь есть кому купить тебе новый прикид.
Я не знал, откуда у него такое представление о моей жизни, при том что мы с ним так давно не виделись. Только позже до меня дошло, что все это время он не переставал следить за всеми нами, – и когда мы все вместе жили на ферме, да и потом тоже.
Но он еще не унялся. До чего неприятно видеть, как официант проливает на себя вино, сказал он; хорошо еще, что Берн выбрал в свидетели не тебя, а кого-то другого. Он хорошо изучил меня и знал, куда бить, чтоб было побольнее. Я точно помню, что не сказал ему ни слова, только взял салфетку и промокнул залитые вином брюки, но он, точно зверь, прыгнул к столу, схватил одну из бутылок и высоко поднял ее, словно собирался разбить о мою голову. Так он простоял несколько секунд, затем начал смеяться, как будто все это было шуткой.
Тут к нам подошел Берн. Он застал только окончание этой сцены, когда Никола смеялся, поэтому не был ни встревожен, ни расстроен. И вот мы, три брата, снова оказались вместе, после всех этих лет. При других обстоятельствах этот момент показался бы мне священным. Никола обнял Берна за шею:
– А вот и жених. Да здравствует жених! – завопил он. – Официант, дайте поскорее три бокала. Мы выпьем за новобрачного!
И мы действительно выпили. Берн был задумчив, а Никола расходился все больше и больше. Он вдруг сказал:
– Вы тут жили-поживали, да? Сколько это длилось? Больше трех лет? И ни разу не пригласили на ужин старшего брата.
Никола произнес это насмешливо, но не угрожающе, однако голос у него дрожал.
Берн наклонил голову, но ничего не ответил. Никола огляделся, словно что-то искал.
– Это там мы бросали камни, да? Именно там, по-моему. Твой камешек, Томми, долетел вон до той оливы. Верно? Я ничего не путаю, Берн?
– Никола, не надо об этом сейчас, – попросил я. Берн по-прежнему молчал.
– Почему? Почему не сейчас? А вдруг не будет другого случая обменяться такими прекрасными воспоминаниями! Ладно, тогда еще раз выпьем за жениха! Официант, поскорее наполните бокалы!
Мы выпили снова и почти не чувствовали усталости.
– Ну давай, женишок, рассказывай, – произнес Никола, сунув Берну под нос воображаемый микрофон. – Каково это – сочетаться браком в проклятом месте?
Берн глубоко вздохнул. Он поставил бокал на стол и уже собирался вернуться туда, где танцевали. Но Никола с ним еще не закончил. Он вдруг стал серьезным и спросил:
– Она хотя бы знает, в каком месте выходит замуж?
– Мы принесли клятву, – тихо сказал Берн.
Никола шагнул к нему:
– Если она не знает, я в любой момент готов ей объяснить.
Берн сделал еще шаг вперед. Теперь они с Николой стояли лицом к лицу. Берн смотрел на рослого Николу снизу вверх, но, несмотря на это, в его взгляде не было ничего похожего на страх или покорность. Он четко и внятно произнес:
– Если ты обмолвишься ей об этом, я тебя убью.
В его тоне не было нерешительности, какой обычно сопровождаются подобные угрозы, он произнес эти слова с холодной сдержанностью и характерным для него тщательным выбором выражений, благодаря которому каждое его слово означало именно то, что должно было означать.
Залитые вином брюки прилипли у меня к ляжкам.
– Не забывай, я сотрудник органов правопорядка, – с нервным смешком сказал Никола.
Они простояли так несколько секунд в обрамлении причудливых узоров электрических гирлянд. Затем Берн повернулся, собираясь уходить. Однако Никола опять остановил его, бросив ему вслед эти слова.
Томмазо умолк. Казалось, он ищет возможность стереть сказанное из моей памяти.
– Какие слова?
– Теперь это уже неважно.
– Нет, скажи, Томмазо.
– Я слышал, у вас с женой проблема. Может, ты стреляешь холостыми, Берн? А вдруг мы в тот раз ошиблись!
Берн не обернулся. Но остановился, руки его чуть отделились от боков.
– Если понадобится помощь – только свистни, – продолжал Никола, – и мы все устроим, как в старые времена.
Даже и тогда Берн не обернулся, словно ему не хотелось получить этот последний залп в лицо. Еще секунда-другая – и он снова, очень медленно зашагал к танцплощадке и наконец исчез в толпе гостей.
Потом были торт и речь Чезаре. Вся эта галиматья из книги Еноха. Кто из присутствующих мог в этом что-нибудь понять? Только Берн, Никола и я. Ведь кого он мог иметь в виду, говоря о Стражах? Ясное дело, нас троих. Это мы были сброшены с неба, изгнаны из рая, который создал Чезаре, и погрязли в блудодействе. И теперь мы прокляты на веки вечные. Он воспользовался случаем, чтобы дать нам понять: он ничего не забыл, он знает о нас гораздо больше, чем мы думаем, и пока мы будем упорствовать и скрывать от него нашу тайну, не будет нам искупления. Это была его нагорная проповедь, его урок нравственности и очередное мучение, которому он нас подверг.
А потом был сюрприз – фейерверк. Все восхищенно смотрели вверх, на лиловые, красные, синие огни, с грохотом вспыхивавшие над фермой… Да, это был чудесный праздник. Я уплетал торт, слушал Чезаре, любовался фейерверком и следил за головешками, падавшими в темноту оливкового сада. Но я не мог заставить себя радоваться всему этому. Добрые намерения, которые я планировал осуществить завтра, развеялись, как дым.
Но зачем он все это время следил за нами?
Я остановилась на этом месте рассказа. То, что
